[indent]Теперь запомнил? Из пяти людей трое должны заплатить по счетам.
[indent]А теперь?
[indent]А теперь?
[indent]До сих пор единственным голосом, который он помнил, был её голос. Единственная мысль, которая могла владеть его сознанием – её мысль. Он настолько к этому привык, что начал считать своей. Точнее, у чудовища не было таких сложных конструкций, оно получило установку, заставляющую его двигаться, и отправилось в поисках добычи. Несмотря на его одержимость Марой, его безумие – оно представляло собой лишь хаотичное месиво, как у животного, даже хуже. Животные по крайней мере знает, чего хочет. Есть или размножатся, драться за территорию или отдыхать. Ему этого не оставили. Он же был не в состоянии даже осознавать свои перемещения и понимать, ради чего их совершает. Он с таким же успехом мог надолго доставать на месте и смотреть пустым взором куда придётся, не пытаюсь ничего разглядеть, попросту теряясь во времени и пространстве. Любые попытки его схватить, сковать, запереть – даже не временные неудобства, ему было бы абсолютно безразлично, вот только они мешали ему следовать её воле. Мешали исполнить предназначение. Поэтому он избавлялся от помех.
[indent]И, хотя его целью назвали только троих, монстр совершенно не считался со всем сопутствующим ущербом и случайными жертвами. Он даже не обращал на подобные вещи внимания, для него это было неважно. Он не запоминал лиц и имён тех, кого растерзал, всё сливалось в вереницу ничего не значащих событий, и он не помнил, где был и чем занимался. Он не помнил, как у него получалось добраться с одной планеты на другую, как удавалось обнаружить вожделенную добычу раз за разом. Он просто это делал. Ничему не удивляясь, не сомневаясь, не будучи в силах, да и не испытывая никакого желания останавливать себя.
[indent]Ни одного собственного стремления или мечты. Ни одной собственной цели. Чужая месть стала его местью. Больше ничто не имело значения, ни сколько раз он сам умрёт на этом пути, ни как много крови прольёт, ни сколько неудач потерпит. Если в конечном счёте ему удастся исполнить приказ, это всё, что ему было нужно. Никаких угрызений совести, для них нужно обладать такими сложными вещами, как мораль, а для неё – самоопределением. Он даже не существовал отдельно от полученного приказа. Всё равно как если бы она оживила меч и заставила его искать указанный объект. Меч может пройти сквозь все препятствия, сквозь стены и живых существ, не обратив на это внимания, ведь он не обладает ни разумом, ни печалью, ни гордостью, ни жалостью. Пустой равнодушный инструмент, ценность которого определяется полезностью, а полезность - тем, насколько хорошо он служит необходимости.
[indent]Впервые с того давнего дня, как его казнили, он открыл глаза, и они потеряли ядовитый оттенок Мары. Он смотрел как потерянный ребёнок, брошенный в таком раннем возрасте, что его даже не научили говорить. Беззащитный и беспомощный, совершенно одинокий и не имеющий ни малейшего представления об окружающем мире. Он смотрел вокруг и ничего не узнавал. И, даже если бы он сейчас увидел самого себя, то не понял бы, кто этот человек. Прежде он даже не интересовался, как именно выглядит его оболочка
[indent]Что это за место? Кто она такая? Кто он такой? Его губы приоткрылись, выбирая вопрос, но вместо всего этого он произнёс только одно слово:
[indent]- Помоги…
[indent]Вслед за этим словом зацепилось другое, что-то более глубокое, чем обычная человеческая память, едва слышно шепнуло ему, что нужно это тоже сказать:
[indent]- Пожалуйста.
[indent]Сколько бы несчастных людей в своей жизни ни встречала эта женщина, вряд ли ей доводилось слышать от кого-то настолько глубокое отчаяние и настолько безнадёжную мольбу.

[indent]
[indent] всем знакома эта картина, а если и не всем, то большинству. картина под названием «спокойный вечер выходного дня».

[indent] просторная гостиная, свет одиноко включенной лампы рядом с удобным и мягким креслом, где успела уснуть человеческая фигура. в её руках лежит книжка, пальцы успели зацепиться за страницу, но так и не перевернули её, видимо, угодив в ловушку сна быстрее, а даже интересное чтиво [истории про судна вряд ли популярный выбор в принципе] не смогло спасти от этой участи. размеренное дыхание, а не будь его, то спящий был бы похож на умиротворенного покойника. живость интерьера выдает факт, что в доме все же что-то [генеральные уборки по субботам] делают [попытки в выпечку по четвергам, на полке на кухне лежит книга для начинающего кондитера].

[indent] ни одна деталь не может выдать или даже позволить допустить мысль, что так и в таких условиях живет бог подземного царства. в нынешнее время статус больше для пафоса и уважения со стороны других пантеонов, чем действительно имеющий вес. в доме аида ожидаешь минимализм. шахматные цвета, все строго на своих местах, ничего лишнего, все серьезно и пристойно. к нему редко приходят гости [василиск чуть чаще диониса, но и последний заглядывает, если есть возможность дать знать о себе не только приятными сувенирами], но присмотрись они, то поняли, что у аида бесполезных побрякушек хватит на целый айсберг. тут и несколько кактусов, подставка для книг, непонятно зачем купленная декоративная рука скелета с черной розочкой, стоящая в вазе. на диван, на кресло, где он спит сейчас, накинуты пледы, на полу огромные шерстяные ковры. аид собственную угловатость будто компенсирует плавностью внутреннего убранства. у него нет ни холодных обоев, ни черных шкафов, ни вообще чего-либо, что создавало о нем впечатление мрачного существа по своей природе. преобладает песочный цвет.

[indent] вот-вот упавшие бы на пол очки, медленно, но верно сползающие с лица, спасает [так уж ли] телефонный звонок. аид просыпается. открывает глаза, часто моргает, оглядывается, вспоминая, что он уснул за чтением. пожевав губами, закрывает книгу, учтет, что хорошо помогает притупить кошмары, поправляет очки [у богов не портится зрение, но одна из соседок сказала, что в них он выглядит «по-домашнему»], вытягивает голову поглядеть на нарушителя своего отдыха.

[indent] и, знаете, вот нисколько не удивляется.

[indent] первой шальной мыслью приходит идея не брать трубку вовсе. это же зевс. зевс всегда звонит по одной и той же причине. хоть его никто не видит, но аид все равно демонстративно скрещивает руки на груди и испытующе испепеляет сенсорный экран взглядом. как много гудков понадобится брату, чтобы тот понял, что ему не рады? научный интерес. но они не прекращаются. посмотрев из стороны в сторону, аид все же допускает маленькую-маленькую вероятность, что зевс звонит по делу. ничему его время не учит, неправда ли?

[indent] он успевает открыть рот… в целом, это все, что он успевает. поток речи зевса не остановить, аид пользуется этим, чтобы устремить глаза к потолку, вопрошая себя, что же он сделал не так в жизни и в какой момент. кажется, что брату и ответ не нужен, он вываливает все как есть, а ты смиряйся с этим и поступай так, как он просит. аид без удовольствия отмечает, что у них эта особенность характера проявляется одинаково. семейное. из всего этого он выясняет, что, во-первых, зевс опять в своем заведении. во-вторых, он специально будет напиваться в баре, пока аид до него добирается. в-третьих, ему не нужны косые взгляды соседей на пришедшего пьяного бородатого мужика. не из-за того, что аиду важен имидж в обществе, нет, куда важнее ему покой и возможность не укладывать брата на диван пускать слюни с собакой.

[indent] собственно, зевс после своего монолога сам и заканчивает звонок. аид вздыхает и снимает очки, поднимается с кресла, по дороге треплет по голове персикового корги, любопытно поднявшего голову.

. . .

[indent] ему не нравится идея зевса наживаться на том, что было общей историей. конечно, ни один смертный нынче не поверит [за редким исключением], что мифы для кого-то — это настоящие события, наполненные порой болью куда сильнее, чем то описывается вскользь. самолично аид избавился в своей нынешней смертной жизни от всего, что могло напомнить о древней греции. паспорт гражданина великобритании сопровождает его несколько веков, вытесняя все прочее.

[indent] припарковав машину как можно дальше от нужного места, глубоко в душе желая избавиться от всяческих возможных ассоциаций, аид поправляет застегнутое пальто, переходя дорогу и направляясь ко входу. он ожидает [и вполне справедливо], что зевс оставил ему шалость в виде охранника, который специально не станет пропускать именно его, но нет, надо же, никаких препятствий аид не встречает на пути. лестница, ведущая вниз, должно быть, к «тартару». до его слуха доносится громкая музыка, басы, какофония звуков, от которой заболит голова минут через пять. ну уж нет, туда аид не пойдет, неодобрительно качнув головой. поплутав от одного угла к другому, увернувшись от нежелательных компаний и навязчивого женского и мужского внимания, ему наконец-то (!) удается пробраться до зевса. в баре.

[indent] о стикс!

[indent] — мой профессиональный взгляд таков, что в тартаре души грешников не знали покоя и были вечно обречены на страдания, — сходу начинает аид, не садясь рядом, но стоя вороном над сыром, спрятав руки в карманы. — если все эти пьяные тела внизу потом не скармливаются твоим домашним акулам, то это провальный этаж.
[indent]