Этот день начинается с проблем.

Сначала, дома не оказалось его любимых сигарет — только те душные, дорогие табачные отрыжки Роберта, которые Акира терпеть не мог. Он собирается тогда выйти в галерею и замечает на одном из лучших пиджаков пятно от масляной краски. Раздражение накатывает волной, мягкой, обволакивающей, такой ласковой, что он его почти не замечает. Оно выражается в мелочах: в более резком движении пальцев, когда он забирает кофе у улыбающейся бариста; в четком хлопке двери машины; в нежелании торговаться — он сказал ровно столько нулей, сколько ему нужно, и ни одним меньше.

Он выигрывает торги без интереса и крепкого рукопожатия, лишь слегка сдавив чужие пальцы и тут же показательно вытирая свои влажной салфеткой. После этого он уходит, оставив всю бумажную работу на помощника и вдруг понимает, что день едва ли перевалил полдень.

Этот день продолжается проблемами.

Когда машина вдруг стоит так странно накренившись и он понимает, что одна из шин не выдержала и лопнула. Или ей помогли? В попытках выяснить, что не так с его ласточкой, смертью храбрых погибают прекрасные светлые брюки. Он едет тогда домой на такси и думает, а не уснуть ли ему — но в итоге просто меняет одежду и стоит минут десять на пороге, листая диалоги, выбирая ту, с кем он проведет остаток дня. Находится она далеко не сразу, ведь даже среди отборных спутниц сегодня настроение не ложиться ни на одну. Эта слишком шумная; та — слишком юна; а та просто... слишком. В итоге он опускает смартфон в карман и просто выходит в город, гуляя пешком, забредая в кофейни и знакомые бары, шатаясь так праздно до тех пор, пока на город не опускаются сумерки.

Сумерки это его время, и на первый взгляд они не предвещают ничего плохого. Вкусный ужин, приятная компания, флирт, плавно перетекающий во что-то невероятно неприличное, а затем — в звонкую пощечину и чувство собственной неудовлетворенности.

Пощечина, конечно же, была не ему.

Он выходит тогда через кухню, потому что идти через зал хочется меньше всего, оказываясь не на центральной, яркой улице, а где-то на задворках города. Он щелкает зажигалкой и размышляет о том, какой Город был разный.
Вот тут проезжают дорогие машины, воркуют женщины в прекрасной одежде, работают мужчины с серьезными лицами. Но стоит перейти через зал ресторана и выйти с другой стороны — тебя встречают вечные лужи неизвестного происхождения, невнятные мужчины, падшие женщины. Он старается не дышать слишком глубоко, вышагивая вдоль злачных улочек в нужную ему сторону.

Они сталкиваются где-то между караоке "От души душевно в душу" и кабарэ "Ноги в крапиве". Он отвлекается всего на секунду — чтобы обойти особо зловонный сверток_чего_то, и вот в плечо врезается и буркает извинения и стремительно уходит дальше какой-то тип. Акира смотрит на руку, ожидаемо не находит на ней своих часов, хлопает по карману — бумажника тоже нет. Фейри считает до пяти, давая воришке фору и припускает за ним следом.

Блуждают они через районы достаточно долго — примерно до того места, где ему, наконец, надоедает играть в кошки-мышки. Росток колючей травы вгрызается в чужую ногу, и он настигает свою жертву, отбирая часы и бумажники — были чьи-то, а станут его. Журит воришку, сплетая его травой в подобие неприятной статуи, глушит его визги ладонью — тише, воришка-кун.

Ты сам виноват в своей неудаче.

— Уберите его отсюда!

— Пришелец!

— Бросили нас и теперь хотят лишить нас последних шансов выжить!

— Разорвать его — и дело с концом!

— Довольно!

Шум и едва не начавшуюся драку останавливает белокурая эльфийка — она раздвигает сгрудившуюся вокруг Каэля толпу, проходит сквозь них подобно человеческому пророку, приказавшему разойтись морю, и останавливается перед Каэлем. Ростом она не уступает ему, но взгляд бледно-голубых настолько властный, что даже уступай она ему в росте, она могла бы смотреть сверху вниз.

— Мы продолжим. Выведите его отсюда, он никуда не денется от наказания. Кандомир разберётся с ним.

— Стоит ли доверять…

— Кандомир наш брат, — обрывает эльфийка, коротко и резко отмахнувшись рукой, затянутой в синюю шёлковую перчатку. — Каковы бы ни были наши разногласия, он тоже заботится о Соллеме.

Толпа увлекает Каэля прочь из храма. Кто-то наносит несколько не фатальных, но болезненных ударов, чтобы подавить всякую жажду сопротивляться.

---

Хаос пришёл сюда ещё прежде, чем ему в самом деле удалось проникнуть в Соллем. Если кто-то и пострадал к настоящему моменту, то разве что его дозорные и те немногие фанатики Фирвенд, которых она отправляла ему на помощь, чтобы затем неустанно рассказывать об этом в своих проповедях. Раздражало то, что от них в самом деле был какой-то толк, и не выйдет сказать, что они больше вредили, чем помогали. Но Хаос уже здесь, на этих улицах, как бы они ни держали стены.

Почтовый дракончик пикирует на него откуда-то с крыш и обвивает подставленную руку, прежде чем установить связь и передать мыслеречью знакомый резкий голос:

«Чужак попал в храм и едва не прервал ритуал. Разберись как он попал сюда».

Кандомир морщится и подбрасывает дракончика, отправляя его вверх, на поиски чужака. Фирвенд ведёт себя так, как будто в Соллеме она полноправная хозяйка и защитница, и все должны подчиняться любому её слову. И она знает, что он сделает именно так, как она сказала, она очень хорошо умеет взвешивать и подбирать слова, знает, когда может позволить себе приказ: пришелец, который смог попасть в осаждённый Соллем, нужен ему не меньше, чем ей — возможно, ему он нужен даже больше, потому что он просто хочет, чтобы осада закончилась чем раньше, тем лучше: они не могут до бесконечности полагаться на магически ускоренную вегетацию. То, что они выращивают сейчас, уже невозможно есть.

Они стоят на пороге голодной смерти.

— Нарил.

— Рэш Кандомир?

— Возьми двоих, тех, кому доверяешь. Нам нужно без шума найти человека, который попал в Соллем. Фирвенд выбросила его за стены храма.

— Сделаем, — Нарил перебрасывает через плечо винтовку и спрыгивает со стены.

С почтовым дракончиком и Нарил его присутствие требовалось только в качестве руководителя, который принимает финальные решения, поэтому Кандомир не торопится: пока Нарил и её двойка уходят вглубь города, он обходит стену.

---

— Не трогайте ее... — как заведенная повторяет Принс, хватая за руку ближайшего эльфа и он даже наклоняется к ней, как будто соглашаясь ее, наконец, выслушать. — Ее нужно понять, ей нужно помочь...

— Ты даже не знаешь, что это такое! — Эльф легким движением сбрасывает ее руку, снимает шлем и балаклаву. — Да и мы тоже... Вы две! Если Фирвенд прислала вас сюда, значит, это не просто так. Что это? Откуда оно здесь взялось?

Эльфийки пытаются сбежать под шумок, но одна из них получает прикладом в лицо от расторопного рейнджера. Вскрикнув, она падает на землю под прицелом автомата.

— Ну?! Быстро, пока я не швырнул тебя следом за твоей сестрой!

— Мы не знаем! Анандль нашёл это и держал для... — она осекается.

— Для Фирвенд?

Становится ясно, что эльфийка скорее предпочтёт получить очередь в грудь или снова пообщаться с существом, чем ответить.

— Не все решается силой, где-то нужна ласка. Ваш город оказался в этой жопе, когда это существо оказалось заперто, — она не знала это точно. Лишь предполагала из всех услышанных обрывков. — Что же будет, если вы его убьете?

— Что будет, если мы его не убьём? Сколько нас останется? Хотя Фирвенд будет рада, не так ли? — он снова смотрит на эльфиек. — Больше тел для тех, кто готов выжить любой ценой. Вы обе! — он тычет дулом автомата в обеих эльфиек. — Живо вперёд! Вы будете держать щит, чтобы оно не выбралось отсюда. Услышали меня? Не удержите — оно сожрёт вас первыми. Попытаетесь сбежать — я лично вас пристрелю, и мы посмотрим, что окажется быстрее

Эльфийки выставляют щит, окружая им повреждённое дерево, рейнджеры стоят с оружием наизготовку, и спустя минуту или две после того, как они все выбрались наружу, следом всё-таки выбирается существо. Оно сразу чувствует магию и пытается попробовать щит на прочность — тот не поддаётся. Тогда существо наносит ещё один удар — и вот тогда-то щит начинает подрагивать и мерцать.

— Держать щит! — Кандомир, как и обещал, держит эльфиек под прицелом.

Существо принимается атаковать щит уже не на пробу, а всерьёз, целенаправленно — от каждого удара щит дрожит и прогибается, но продолжает тускло светиться, хотя и быстро истощает обеих эльфиек: у одной из них уже подрагивают ноги (и это только то, что видно со спины). Когда появляется Фирвенд, более слабая эльфийская колдунья уже почти готова упасть. Фирвенд делает быстрый жест — и щит явно крепнет, получив новое вливание магии.

— Это твоих рук дело, — Кандомира аж трясёт от ярости. — Твоя... — он осекается, вспомнив, что они не одни.

— Как он выбрался?

— Это не так важно. У нас есть шарада от Хаоса — от твоего бога, полагаю. Повтори ей, человек.

Когда Каэль повторяет, Фирвенд какое-то время молчит — только выставляет в сторону щита руку в голубой перчатке, потому что удары становятся всё более яростными, и рано или поздно щит рухнет. Одна из эльфиек падает на землю, потеряв сознание, и становится видно её окровавленное из-за лопнувших капилляров лицо.

— Даже твой бог говорит тебе отступиться, — нажимает Кандомир. — Или твоя жажда власти настолько велика, что ты не позволишь этому городу прожить ещё день, если он не будет твоим?

— Откуда мне знать, что это мой бог? — резко отвечает Фирвенд. — Люди врут каждый день.

[indent] — Гадость какая, — Эрида брезгливо поднимает тарталетку с имитацией черной икры, будто она способна ее укусить. Смотрит на брата взглядом полным отчаяния [примерно так, если верить книгам в кабинете отца, смотрели представители еврейского народа на поработивших их египтян] и с не меньшим отвращением разжимает пальцы, даже не удосужившись проверить попало ли «угощение» обратно на широкое золоченое блюдо или приземлилось где-то между фруктами [к счастью натуральными] и  безвкусными [как и все в этом доме] бокалами с шампанским. Подобные закуски на мероприятии их уровня больше походили на шутку или издевку. И будь она чуть более высокомерной [читать: окажись в настроении «полный разнос»], это угощение, предназначенное для работяг и прочих отбросов улиц, но не как не элиты ковена, полетело бы ровно между глаз [Эрида — перфекционистка] тупоголовой хозяйке вечера. Однако, за красноречивым жестом следует лишь усталый вздох. Будь она организатором вечеринки [никогда и не при каких обстоятельствах, Вельзевул упаси] и подобного бы не случилось.

[indent] — Кажется, слухи о том что некоторые ковены… — Эрида не называет конкретные имена, но делает красноречивую паузу, явно давая понять о ком речь. — начали терять свое влияние — правда, — лениво пробежавшись по пестрой толпе, разрядившейся в непрактичную [негласное правило истинного ведьминского общества в период карнавала]  одежду из исключительно дорогих и редких тканей [та еще роскошь, но стоит лишь попробовать заявиться на мероприятие в чем-то «обычном» и лицо будет потеряно на десятилетия вперед], она останавливается взглядом на парочке подростков, забившихся в угол между немного топорной репликой Давида, стыдливо прикрывшей причинные места фиговым листочком  [стоит ли говорить что в оригинале ничего подобного не было] и тяжелыми бархатными портьерами [полная безвкусица], обрамляющими деревянную арку. Эдакий странный намек на утраченный шик.

[indent] — Смотри, — она приподнимает бокал, указывая в сторону подростков,  с особым энтузиазмом утаптывающих пирог с дичью и спаржей. Мальчик и девочка, погодки похожие друг на друга как две капли воды [казалось, в Эриде должна проснуться сентиментальность, однако она чувствует лишь нарастающее уныние] были настроены решительно, судя по всему отрывались по полной пока их родители занимались первым в этом году приемом, — Думаешь из них вырастет хоть что-то толковое?, — не то чтобы Эриду действительно интересовала судьба этих двоих. Будучи совершенно откровенными, ее редко [читать: никогда] заботило чье либо благополучием и едва ли Эрида хоть раз прилюдно проявляла эмпатию свойственную среднестатистическому члену общества. Более того, периодически [читать: после каждого приема, официальной поездки, выходного в кругу семьи, а еще по четвергам, пятницам и каждый второй понедельник месяца] сокрушаясь от того что люди слишком привыкли жить в стаде, она неоднократно представляла как улицы Европы опустеют. Нет людей — нет проблем. Эрида мечтала остаться одна. Ну как одна, Деймос просто не в счет. Он был есть и будет, как "вторая половинка" или "долбаный банный лист", все зависит от настроения, качества утреннего кофе и количества улыбок, которое за день надо послать чтобы не быть похожей на полоумную социопатку [прямая цитата от "обожаемой" маменьки].

[indent] — Возможно здесь станет чуточку больше места, — осушив бокал, она ставит его на край стола, обтянутого не достаточно хорошо выглаженной скатертью и подхватывает новую порцию. Инициация в ковене — момент решения доли. Эрида его едва не завалила свою [не из бесталанности, скорее тупости и желания насолить ранее упомянутой маменьке], вытянув корявое заклятие  в последний момент. Как полагается, на самых сложных, по мнению среднестатистических ведьм, заклятиях [и это в период резни гугенотов, когда улицы Парижа буквально тонули в крови]. У этих детей едва ли получится соответствовать требованиям так же легко. В то время как близнецы не готовились к «экзамену» следуя за растущей не по годам гордыней [и обычной человеческой ленью], большинство семей в составах крупных ковенов упорно толкало своих чад под пресс многочасовых практик, заставляя зубрить, читать, изучать и повторять [кошмар, по другому и не скажешь]. Исходя из организации приема, едва ли у этих двоих будет орда педагогов, оплатить которых стоит едва ли не целое состояние. Можно сколько угодно разглагольствовать о перспективах, но мирам правят сила, магия и деньги. Эти дети словно обделены всем и сразу. Ну что ж…

[indent] — Пожалуй, мне надо выйти подышать, — Эрида разворачивается на каблуках едва заметив «Лиззи» обворожительно сверкающую всеми тридцати-двумя зубами, отбеленными с помощью хитрого сплетения зелий и магии [на что только не используют силы] рядом со старшим сыном семейства Локвуд и его все еще  упорно притворяющимися молодыми, родителями. Не дожидаясь момента когда сердобольная мамаша притащит потенциального жениха [эту улыбку и «естественный» смех Эрида и Деймос выучили раньше чем слово «мама»], она направляется в сторону балкона, боковым зрением замечая брата, вышагивающего рядом. Деймос не нуждался в объяснениях, тем более что там где для его сестры нарисовывался «Милая, смотри какой чудный мальчик, у вас будут потрясающие детки» его самого ждала потенциальная невеста.

[indent] — Черт, — остановившись в шаге от спасательной двери, Эрида натягивает улыбку, уставившись на хозяйку вечера с видом ополоумевшего гризли, готового если не перегрызть глотку, то, как минимум, оставить на ней парочку трофейных шрамов. Пребывая в настроении «полный разнос» она бы примерно так и поступила, но стараясь не высовываться, Эрида упорно увиливала от любых диалогов и желающих пообщаться, оставляя светские беседы на брата. Мать четко дала понять, что ее статистика "неудачных выходов" в данном году стремиться побить все предыдущие рекорды. Не то чтобы ее это хоть сколько смущало, однако растущее внимание со стороны «Лиззи» означало некие сложности в работе. Эрида и так испытывала творческий кризис, буквально выцеживая из себя мотивацию работать над новыми ритуалами,  улучшением хитроумных сплетений в парных заклинаниях и вылазками «на благо ковена». Италия и так грозилась стать испытанием [Эртда любила маскарады и и с братом традицию появляться на них каждый год, но была крайне опечалена расширенным складом участников, который не включал Тео, но добавлял «Лиззи»]. Не хватало повышать это испытание до максимального уровня, выпуская на арену финального босса раньше времени.

[indent] — Эри, Деми, как чудненько что вы присоединились к нашему скромному мероприятию. Как ваша мама? Ей нравится?, — Тереза [привлекательная примерно как столетнее чучело скунса  в музейном архиве], обмахивается веером прикрывая наигранный смешок. Эрида натянуто улыбается, прикидывая как обойти женщину с наименьшим сопротивлением до того как «Лиззи» кинется в бой.

[indent] — Кажется мама хотела высказать свой восторг лично. — не придумав ничего лучше, она предпринимает попытку лобового столкновения и успешно прорывается, «споткнувшись» о тупой вопрос на последнем отрезке.

[indent] — А как вам интерьер? Мы не так давно пригласили очень именитого, если вы понимаете о ком я, художника и освежили гостиную, говорят это последний писк моды в Европе. Воспоминание об канувшем в лету прошлом и романтика утерянных цивилизаций, мы к слову вдохновлялись…

[indent] — Невероятно. — Эрида прерывает поток бессвязной мысли, до того как Тереза перейдет на второй заход подразумевая под лаконичным ответом ни что иное как комплимент, — Как будто итальянский ренессанс варварски сношали с Античностью, а после подложили под старую добрую классику. Ой, — Тереза зеленеет, раздуваясь словно  готова вот вот взорваться  [могло б быть забавно, не перегороди эта рухлядь единственный путь к отступлению]. Эрида пожимает плечами, уставившись на Деймоса фирменным взглядом аля милашка, — Я что, это вслух сказала?

все, что было "до" — не считается
Ни на этом приеме, ни вчерашним вечером, ни сегодняшним утром.
Никогда и нигде, если там не находилось той зеркальной симметрии, что присутствует в его жизни с рождения.

— Милая Тереза, — Деймос пробегается кончиками пальцев по предплечью «леди» сверху вниз, едва ощутимо скользит вдоль медиальной подкожной вены аккурат к ее серцевине — жестом фокусника уводит внимание, смещая фокус с классического приема своей младшой сестры — говорить прежде, чем думать — к скрытым увлечениям женщины категории «слегка за сорок, максимум пятьдесят». — Эрида недавно открыла для себя нового прозаика... признаться честно, не ожидал ничего стоящего от текстов наших современников, — наполненный по кайму фужер с игристым кочует в свободную руку мужчины — благо лакеи, словно единственный непорченный товар в этом доме [пусть и самого низшего качества], оказываются достаточно смекалистыми, чтобы считать во взгляде и легком качке подбородком безмолвный приказ — чтобы тот мог с галантностью истинного кавалера заменить опустевший бокал хозяйке вечера.

— Но он оказался поистине самородком. И ее комплимент вашему интерьеру вдохновлен прямой цитатой. Как же там было, милая? «Чего жаждет сердце, того ищут и руки»... нет, не то, — Деймос переводит взгляд, мимолетно [непозволительно долго для человека его статуса] задерживая тот в треугольнике из ключиц и ложбинки между грудей, тянет губы вправо — на грани улыбки и непрямого предложения, которого так отчаянно жаждет Тереза. Случайность или прихоть судьбы, но сегодня он оказался не в том месте и не в то время, чтобы успеть застать хозяйку вечера в объятиях кого-то из прислуги.

— Впрочем, не суть. Главное — в сочетание невозможного и в то же время естественного, ужасного и нормального. Ваш вкус, Тереза, исключительно тонок. И оценить его по достоинству могут немногие. К счастью, Эрида как раз тот еще ценитель, — Деймос поворачивает голову в сторону сестры, делая глаза шире — дает отмашку для начала спектакля, в котором дыхание девушки уплотняется, вдох через нос становится судорожней, не хватает только картинно приложить ручку ко лбу и пасть к ногам любимого братца в обморок. И пока первый акт не нашел свою кульминацию, он перехватывает Эриду за узкую талию, притягивая к себе ближе. — Эри, милая, у тебя какой-то нездоровый румянец. Ты плохо себя чувствуешь? Должно быть, от шампанского, — [такой лютой бурды еще поискать нужно]. Понимаете, Эрида не пьет, но в честь вашего вечера решила сделать исключение, — будь ситуация иной, близнецы бы давились смехом на это абсолютно идиотское утверждение — кто-кто, а этот белокурый ангел на деле перепьет дородного мужика, что говорить о предложенных тут «напитках». — Прошу нас простить.

— Будешь должна мне, сестренка, — тихо на выдыхе, мажет кончиком носа по виску, пока находит злополучную ручку злополучной балконной двери, которая ведет во спасенье. — По гроб жи-и-изни.
•    •     •
В воздухе пахнет тошнотворной взвесью: спиртом [шампанское оказалось не единственным промахом при составление алкогольной карты], резким ароматом табака, терпким одеколоном, и совсем немного, но так, что Деймос улавливает мгновенно — слабый, но все еще узнаваемый запах дурмана, достать который можно в одном хорошо знакомом близнецам месте [с припиской на полях мелким шрифтом, где указаны последствия этого выбора, включая летальный исход для всех жаждущих легкой наживы, денег и жизни].

— Знаешь, что самое абсудное и вместе с тем занятное? — Деймос улыбается — нет, скорее оскаливается — на этот раз вполне искренне, пока пальцы шарят в кармане камзола, отыскивая собственный табак. — Большинство из них ведь на полном серьезе считают происходящее шиком, — кавычки удается обозначить легким жестом одной руки, пока другой он неспешно раскручивает табакерку.

— Если бы не необходимость поддерживать семейное дело, — серебрянная коробочка с витиеватым инициалом клажется обратно в карман, а Деймос перехватывает сиграету пальцами, затягиваясь в полную грудь: век бы нас здесь не видели.

Он выдыхает куда-то в воздушную подушку между их лицами — стоит спиной облакотившись на перила, Эрида — скрестив руки на груди напротив, почти зеркальное отражение его самого — и наклоняется ближе. — Мы с тобой герои какой-нибудь подгулявшей трагедии: имеем все, что нам не нужно, и жаждем того, чего у нас нет, — не выдерживает, фыркает на собственную фразу, секундой позже закидывая голову кверху, чтобы рассмеяться живее, ярче, — сво-бо-ды, — произносит по слогам, будто заклинание.

— Думаю, выеду на неделе за город, надоело гнить за столом, заваленным кучей бумаг, до которых и дела нет, и скучными приглашениями, — в тусклом свете фонаря татуировки, виднеющиеся в прорезях манжето, складываются в витиеватые линий, праобразы переплетенных между обой змей — тавро коварства и хитрости в давние времена. Он делает очередную затяжку. — К тому же, Тэо отправил сообщение, что нас ждет кое-что любопытное. Сюрприз, говорит, — у таких, как Деймос всегда поднят подбородок и опущены уголки губ, и они смотрят на жизнь так, как будто не может быть иначе, нежели он решил, нежели ему хочется.

— Не люблю сюрпризы.

[indent]Как и все отличные идеи, эта посетила его внезапно. Примерно между поеданием сэндвича и последним штрихом, завершающим иллюстрацию редкого цветка, обнаруженного в местном парке на клумбе.

Синиструм - странное место. Тут вполне нормальные и вроде как человеческие вещи соседствуют с такой жутью, что в пору поджать хвост и бежать, бежать, бежать без оглядки.

Но хвоста у Панита нет. А любопытный длинный нос - есть.
Оказавшись в этом месте, он не был готов вернуться обратно, в свою человеческую жизнь. В конце концов, когда у тебя есть дар, - надо непременно его использовать. И лучше там, где тебя не посчитают поехавшим.

Синиструм ему подходил. Нравился. Здесь было многое "можно" и границы дозволенного, чаще всего, определялись самостоятельно. Опытным путём.

Пакди чертовски везло на знакомства. Так он думал, потому что никто его до сих пор не убил и даже не искалечил. Это подогревало исследовательский интерес по круче всяких там таинственных сокровищ. Потому что ни один клад - сколь бы драгоценным он ни был - не заменит восторга при обнаружении невиданного ранее существа.

А посмотреть было на что!

Вокруг мебельного Панит кружил, как любопытная птица. Почти неделю разнюхивал и разведывал, присматривался так и эдак. То, что мебельный работал с необыкновенной клиентурой - это само собой разумеющееся. Пакди тоже приходил, как клиент: хотел сделать брату необыкновенный и ироничный подарок, способный выдержать своего хозяина даже в том случае, если старший выйдет из себя.

Увиденное, а вернее сказать - почувствованное - заставило целителя вернуться уже на следующий день.

Постоянные столкновения с разного рода существами натолкнули его на мысль, что было бы неплохо составить что-то вроде большой книги-путеводителя по Синиструму. Карту, конечно, не нарисуешь, а вот описать существ, добавив ещё и фото - это же высший пилотаж! Такую работу нельзя прикрепить в качестве дипломной в универе, но можно сильно упростить себе жизнь в дальнейшем. Может он экскурсии водить будет?

За последние два месяца он успел собрать кое-какой материал. Ничего особенно выдающегося: призраки, парочка волков-оборотней в баре, одна симпатичная тёмная ведьма и какой-то заклинатель, который и сам был рад вылить кучу сложноразбираемой информации в чужие уши.

Но тут дело наклёвывалось куда серьёзнее...

Из всех видов магии, которую Паниту приходилось чувствовать рядом с собой, огненная определялась легче и быстрее прочих. Именно её - жаркую, притягательную - он почувствовал в высоком светловолосом незнакомце, который так старательно обрабатывал деревянную поверхность. Панит не заходил внутрь, потому что в этом случае пришлось бы опять что-то говорить, объяснять и оправдываться. А он тут совсем не за этим!

Увлечённый человек - потрясающее зрелище! Блондин так и вовсе похож на художника, который с упорством перфекциониста доводит изделие до состояния полной готовности. Панит не может с такого расстояния увидеть свет вокруг его тела, но даже отсюда, из-за стекла, чувствует магию. Много магии, если быть точнее.

Когда незнакомец исчезает из поля зрения, Панит чувствует укол разочарования. Ему очень хочется увидеть, что именно может этот человек. И человек ли он вообще? Наличие парных конечностей и одна голова на плечах вообще не дают никакой гарантии.

Ловят его, как глупого щенка, который порвал хозяйские тапки, а с места преступления бежать и не подумал.

"Бляха..." - проносится короткая запоздалая мысль, когда его теснят подальше от глаз прохожих. - "Он меня прямо тут прикончит?"

Ладонь незнакомца похожа на горячий песок. Хотя хватка на шее не слишком болезненная, он ощущает, что при всём желании не сможет просто дать дёру. Панит и сам не низкий, но рядом с незнакомцем ощущает себя маленьким. Пространство вокруг становится сухим и горячим, будто развели большой костёр.

У Панита нет ни сил, ни желания отвести взгляд.

- Д-добрый, - Пакди неловко улыбается, продолжая неотрывно смотреть в чужие глаза.

Красивые, между прочим. И где-то в их глубине он улавливает пламя: ещё не грозящее его сжечь, но уже обещающее некоторые неприятности.

Даже сама мысль о том, чтобы подраться с кем-то подобным, звучит невероятно. Ну что он сделать может? Пощекотать? Дать сдачи новенькой камерой?

Панит никак не может взять в толк, злится мужчина или просто подтрунивает над ним. Вся жизнь подталкивает Пакди к необходимости врать и изворачиваться, но его язык упрямо продолжает говорить правду. Особенно в экстремальных ситуациях.

Парень отчаянно мотает головой.

- Нет-нет-нет! Извините! Ничего такого, правда!

Даже стена за его спиной становится теплее.

- Просто у вас... Вы... Горячий! - выпаливает первое подходящее слово.

Так. Звучит ещё более паршиво, чем в собственной голове.

Панит краснеет и чувствует, что вот-вот воспламенится сам, причём без помощи посторонней магии. От стыда.

- В смысле, огонь. Ну, внутри вас, - он продолжает болтать, прикидывая, на сколько сантиметров глубже закапывает себя с каждым новым словом.

Наверное, он сможет посмеяться над этой ситуацией. Если его не прибьют, конечно.

Тайланд — земля удовольствий. Туристы настолько облюбовали этот благословенный край, что готовы возвращаться снова и снова. Ради местной экзотики в виде девушек, еды, пейзажей. Для лениво отдыхающих есть пляжи и бескрайние водные просторы, для увлечённых туристов полно храмов, музеев, интересных мест, вход в которые не стоит слишком дорого. Для азартных и богатых открыты казино, игорные дома и шикарные отели. Здесь рады всем и готовы обслужить по первому разряду.

Для Панита Тайланд — это в первую очередь дом. Хотя в их семье весьма специфическое представление о том, как всё должно быть устроено, место ведь не виновато, правда?

В Крунгтепе шумно, многолюдно и весело. Здесь ни днём, ни ночью не замолкают смех и споры, а владельцы любой захудалой лавчонки имеют доход, которому может позавидовать и госслужащий. Иногда Панит размышляет: что было бы, родись он в простой семье. Папа мог бы жарить курицу в семейном кафе, а мама резать зелень и фрукты. Он бы подрабатывал официантом и знать не знал о том, какой паршивой бывает изнанка "богатой жизни".

Февраль подходил к концу. До конца семестра оставалось меньше месяца и Панит предвкушал, как объявит родителю, что отправляется с другими студентами в путешествие по стране. Едва ли отец огорчится, если младший покинет дом. Он — как глупый большой щенок, который писает на ковёр и терзает тапки. Одно его присутствие выводит Пакди-старшего из равновесия. И тот факт, что Панит совершенно не желает участвовать в семейных делах, совать нос в бизнес, проявлять хоть какой-то интерес к "делам" бесит его сильнее, чем открытое непослушание или реальная провинность. Как назло, учится Панит отлично. Не даёт повода поднять на него руку, он в целом избегает скандалов и разговоров  как может.

Именно поэтому во время отменённого занятия не торопится домой, чтобы готовиться к зачётам, а идёт гулять. Сначала в компании друзей, потом — в необременительном одиночестве. До нового года ещё далеко, но возрастающая жара ощущается уже сейчас. Он смотрит в окно автобуса, размышляя над тем, стоит ли перекусить на бегу или всё-такие посидеть за столиком давно облюбованного кафе. Второй вариант выглядит куда как более заманчивым и Панит на миг прикрывает веки, позволяя монотонному спокойствию завладеть им целиком.

Рёв клаксонов вывел его из блаженного оцепенения, заставив подпрыгнуть на месте.

Авария. Не такая, где один идиот стукнул другого, погнув зеркало или разбив фару. И не та, где две машины, соревнуясь за первенство на повороте, ободрали бока.

Фургон, явно мчавший с нарушением с коростного режима, влетел в легковушку. Лёгонькая машинка, из тех что часто берут напрокат, продолжила движение по инерции, прямиком к отбойникам. Скорость была большой, так что перед у машины смяло гармошкой. Панит представил, как водитель вылетает из машины, пробив лобовое и рискуя сломать шею.

Аварии случаются каждый день. И люди в них гибнут довольно часто.

Движение на дороге застопорилось окончательно, всюду поднялся крик и визг, однако бегло оглядывая толпу Панит не увидел никого, кто вызвал бы скорую. Люди снимали видео, делали фото, размахивали руками. Водители, матерясь как портовые грузчики, старались объехать заблокированную полосу и скорее влиться в поток машин.

Пакди выскочил на остановке и побежал, маневрируя между капотами и слушая поток брани в свой адрес. Ему было всё равно. Потому что Панит знал: в такой ситуации даже минута промедления может стоить кому-то жизни.

Через медленно уплотняющееся кольцо зевак Панит протиснулся при помощи локтей. Машина выглядела скверно, из искорёженной железяки никто не пытался выбраться.

— Отключился? — пробубнил Пакди, сокращая дистанцию.

Человека не выбросило. Ремень безопасности держал его на месте надёжно, однако подушка безопасности не раскрылась и было видно, что лицо у мужчины пострадало от осколков.

Осколков, которых нигде не было. Как-то непроизвольно Пакди отметил, что лобовое стекло осталось целым, что в сущности невозможно при таких обстоятельствах.

В экстренной ситуации не так-то просто сосредоточиться на том, чтобы запустить свой дар и проверить состояние пострадавшего. Но Панит убедился, что тот жив, хотя с его грудной клеткой совершенно точно что-то не то. И нога кровоточит.

Он попытался открыть дверь. Должно быть, её заклинило после удара, потому что поддаваться кусок железа не торопился. Пришлось разбить стекло и забраться внутрь.

Было тесно, а ещё стало очевидным, что выбраться этот парень не смог бы, даже оставаясь в сознании.

— Проклятье! — выругался Пакди, высовываясь наружу. — Эй! Вызывайте скорую! Он ранен!

Пара мужчин постарше ожили и стали набирать необходимые номера. А Пакди тем временем занялся проверкой своего неожиданного пациента.

Рёбра были сломаны. Острие вошло в печень и Панит чувствовал, как прокол стремительно приближает мужчину к вратам загробной жизни. И всё что он может — немного подвинуть тело и попытаться излечить его до приезда скорой. На это потребуется очень много энергии. Но кольцо на его пальце заряжено до максимума, да и сам Панит достаточно крепкий.

Прикрывает глаза и позволяет энергии проникнуть сквозь чужое тело. Мужчина не сопротивляется и Панит даже рад, что тот без сознания. Потому что чувствовать, как что-то двигает твои кости — не очень приятно.

Вынуть кость трудно. На это уходит половина резерва из кольца, а ведь ему ещё нужно залатать рану в печени. Это немного проще, ведь орган никуда не сдвинулся и сам готов побороться. Поступающую энергию он принимает жадно, наращивая ткань на месте повреждения. Сквозь пелену Панит слышит сирены. Это скорая или полиция? Лучше бы скорая, она сейчас очень нужна. Пускай спасатели сделают что-то с ногой, разожмут или разрежут железо, чтобы освободить конечность.

Панит открывает глаза, прислушивается к ощущениям. Запас энергии в кольце подошёл к концу, а значит теперь можно рассчитывать только на свои силы. И мужчина вот-вот очнётся.

— Не волнуйся, — говорит Панит, не вполне уверенный, слышат ли его. — Позволь телу исцелиться. Тебя спасут, — обещает таец, возвращая руки к чужой грудной клетке.

"Давай же, ещё чуть-чуть..."

Бисеринки пота выступают на его лице. Пакди чувствует, что силы его истончаются и боится, что сам потеряет сознание.

"Нельзя, нельзя!.."

Снаружи показываются спасатели и Панит облегчённо выдыхает.

— У него ногу зажало. И рёбра, похоже сломаны, — сообщает студент в ответ на удивлённый взгляд человека в форме.

Лязгает металл. Дверь попросту отрезают и Панит отстёгивает ремень безопасности, теперь не опасаясь, что это движение может убить иностранца. Волосы у мужчины мягкие и непослушные, черты лица вполне могли бы принадлежать модели.

— Надеюсь, у тебя нет срочной работы, — бубнит Пакди, выбираясь наружу.

На закономерный вопрос, нужна ли ему помощь он мотает головой и говорит, что поедет с другом в больницу. Никому не приходит в голову уточнить, как зовут этого парня и в каких они отношениях. Друг так друг — главное живым довезти.

— Кстати, о праздниках, связанных с урожаем, — вспомнив обрывок донёсшейся до него чужой беседы, когда их разговор ненадолго затихает в поисках новой темы, говорит Ацухиро, но отвлекается, чтобы заглянуть в чужой стаканчик и, принюхавшись в почти благоговейном ужасе, с сомнением посмотреть на собеседников. — Вы и правда собираетесь это пить?

— Тут вопрос в другом: ты и правда не собираешься пить?

Ацухиро усмехается, качает головой и отбрасывает за спину волосы.

— Ну уж нет — не вашу огненную воду точно. А ещё я за рулём. И к тому же у меня есть то, что пьянит меня куда больше…

— …магия, — одновременно с ним говорит миловидная ведьмочка, и Ацухиро смеётся, глядя ей в глаза.

— Вот именно. Зачем пить, если ничто не заставит меня почувствовать себя лучше?

— Ты маньяк, Хиро. Так что там с праздниками, связанными с урожаем?

— Ах да! — он щёлкает пальцами, насколько позволяют тонкие кожаные перчатки, и благодарно кивает. — Так вот. Сегодня на моей исторической родине празднуют ниинамэсай — в сущности, тоже праздник урожая: спасибо богам за то, что и в этом году мы все — ну или хотя бы большинство из нас — не умерли с голоду и так далее. Не знаю, правда, как его празднуют сейчас, никогда не интересовался, но когда мой пра-пра-прадед уезжал оттуда, — мысленно Ацухиро сопровождает эту реплику сухим кашляющим смешком, вспомнив свой весьма некомфортный переезд — ах если бы переезжать пришлось не ему, а кому-нибудь другому, — император каждый год делал подношения в храме из свежего урожая риса… или что-то в этом роде, — он небрежно поводит плечами, а затем поднимает руку, чтобы посмотреть на часы. — Хотя, пожалуй, там давно уже всё отметили, и вообще у них вовсю День благодарения… был бы, если бы они его отмечали.

— Почему у вас что ни праздник, так там обязательно будет рис?

— Не трогай мои праздники, и я не спрошу, почему вы отмечаете то, как вырезали население целого континента, — салютнув содовой, отвечает Ацухиро.

Это, впрочем, скользкий разговор, и он уже прикидывает, как самому выворачиваться, если попадётся кто-нибудь подкованный в истории и решит припомнить все ссылки Гугла по ключевым словам «японцы» и «резня», которые видел когда-то (а впрочем, ему хотя бы хватает совести не праздновать столь сомнительные достижения собственной родины), как их прерывают. То есть прерывают не конкретно их, но его обжигает знакомым магическим холодком, как от ядрёной мятной жвачки, и мгновением позже, когда Ацухиро перестаёт вслушиваться в разговор, поднимается с подлокотника дивана и шарит взглядом по комнате, это ощущение нагоняет крик из коридора. Так кричат только от боли. Ацухиро сплетает щит из бледного тлена, но не спешит активировать его, чтобы ненароком не задеть кого-нибудь, и быстрым шагом идёт в коридор, расталкивая всех, кто лезет под ноги. Даже за эти несколько секунд магия вспыхивает ещё несколько раз, и за этими вспышками следуют новые крики.

Да быть такого не может. Смерть оставляет слишком явный магический отпечаток, чтобы он мог не заметить кого-то с такой склонностью и пройти мимо. Ацухиро проходит мимо пострадавших, в основном прижимающих к себе повреждённые руки, и отстранённо думает: кажется, у Швецова с коллегами будет немало работы сегодня. Но пока ничего критичного. Кто-то вообще регенерирует сам.

Отчётливый магический след мог бы привести его к источнику, даже будь коридор в три раза длиннее, и лопни в нём разом все лампочки. Он отшвыривает в сторону битое стекло, останавливается в нескольких шагах от съежившейся в углу девичьей фигурки и давит в себе секундное раздражение, как бывает всякий раз, когда кто-то бездарно разбазаривает магию — секундное, потому что ему требуется эта секунда, чтобы узнать знакомое лицо и сложить два и два.

Хлоя не обладает и крупицей магии. Однако, если верить тому, что он слышал, Хлоя очевидно пребывает в некотором сплине и ведёт весьма разгульную жизнь. И Хлоя не брезгует веществами. И, признаться, это даже более паршиво, чем если бы он столкнулся с вспыхнувшим на эмоциях самородком.

Эти мысли проносятся за секунду, пока он выворачивает наизнанку и перестраивает структуру готового щитового плетения и набрасывает его на виновницу шума и паники, чтобы не дать ей попортить ещё что-нибудь — или кого-нибудь. В худшем случае её слегка обожжёт или попортит одежду, но она ему ещё спасибо скажет. Ничего, родители намажут кремом от синяков — или чем там теперь мажутся?

— Прекратите истерику! — вроде бы не чуждая магии публика, а сколько шума! Ацухиро разворачивается одним движением. — Бывает. Помогите пострадавшим и меньше балуйтесь, — он склоняется в плавном и изящном на западный манер поклоне. — Смерть всего лишь передаёт свой привет, потому что вы, кажется, имели смелость забыть о ней, — он улыбается — и пострадавшим, и просто паникующим, и затем Хлое, когда снова оборачивается к ней и, зачерпнув энергии, наклоняется — теперь, даже если она ухватится за него, её дарёную хаотичную магию оттолкнёт, как один магнит отталкивает другой. — А ты — идём, — он говорит совсем негромко, хватает её за руку повыше локтя, рывком поднимает на ноги, обхватывает за талию на случай, если она попытается волочить ноги и снова устроиться в каком-нибудь уголке, и тянет за собой. Он говорит с ней тихо, почти интимно, когда заставляет её посмотреть ему в глаза и касается щеки затянутыми в перчатку пальцами: — Проветрим эту хорошенькую голову и послушаем, что ещё Она тебе нашептала.

Можно было бы увести её на второй этаж, в какую-нибудь спальню, пока ещё слишком рано, и эти спальни не заняты трахающимися парочками, но Ацухиро в хорошем расположении духа и милосердно избавляет девочку от необходимости смотреть в глаза тем, кого она попыталась покалечить. Да и свежий воздух ей не повредит.

И вообще, надо быть нежнее с бедняжкой, имевшей когда-то неосторожность влюбиться в него.

[indent] [indent]— И это, само собой, обязательно?. — Кассандра откидывается на спинку офисного кресла, закидывая ногу на ногу. Рука лениво скользит к портсигару. Щелчок зажигалкой и просторное помещение углового офиса Каспиана наполняется едва уловимым запахом табака. К счастью, брата здесь нет, а значит, никто не сможет напомнить о том, что портить новую итальянскую мебель, доставленную менее недели назад — это плохая идея. Не упрекнет и тем, что соседние двери ведут в офис самой Кассандры, а значит, толклись на одном стуле нет совершенно никакой необходимости. Только если ей нравится. И это именно та причина, по которой Кэсс предпочитала находиться на новом “рабочем месте” пусть и не горела желанием выполнять хоть какие-то из возложенных на нее задач, кои не пересекались с алкоголем [к несчастью, таких было минимум]. Находиться дома одной еще менее весело чем приехать. Компанию, даже если придется столкнуться с армией ассистентов. Они всегда были вместе, где брат, там и она и в мире нет силы, способной их разделить. Впрочем, потребность  Каспиана пойти на встречу с советом директоров оказалась солидной преградой, даже для близнецов. Так что Кэсс мирно пряталась в офисе брата, пока Дебора не достала ее и здесь.

[indent]— Естественно! Это мероприятие в честь успехов компании! —  Дебора выглядит замотиивированной, едва не ударив себя в грудь. Кассандра — жалеет что согласилась на эту авантюру. Даже дважды: сначала, лениво кивнув на идею выбрать в качестве нового “я” столь приметную личность, а после еще раз, не отбив попытки навязать ей сразу нескольких ассистентов. В существовании в качестве богатой наследницы есть свои плюсы, вот только несколько вечно гоняющихся за ней подпевал с ежедневниками, в этот перечень не входят. Она бы с удовольствием занялась научной работой где-то в подвалах “Медикавер”, вот только Кассандра фон Тешн была известна не своими вкладами в науку, зато ее улыбающееся лицо вполне могло украшать обложки журналов и колонки светской хроники. В особенности, если она попадала в скандалы [к несчастью для компании, за последние пару месяцев это случалось чаще чем предполагалось].

[indent]И как это могло произойти.

[indent]— А где Малкольм?. — она поджимает губы, затушив окурок о стеклянную поверхность стола. Касс непременно будет зол, впрочем, исходя из привычек Деборы, велика вероятность что мусор исчезнет с его рабочего места до того, как брат вернется с совещания. Поймав неодобрительный взгляд помощницы, она расплывается в невинной улыбке аля “это что, я сделала?” И тут же тянется за очередной сигаретой.

[indent]— Пытается замять те слухи о романе с... сами знаете кем, —  девушка цокает языком, уставишься на Кассандру со смесью негодования и отчаяния. — Ваши фото буквально везде!.— По мнению общественности, богатая наследница не успела вернуться из Европы, как закрутила роман с некой восходящей звездой и надеждой Голливуда, из-за чего тот бросил свою половинку. Фанаты фендома негодовали, Кассандра, в общем-то тоже. Не то чтобы это было не правдой [в целом, мальчишка ей нужен был исключительно по делу, но то что раздула пресса едва ли ее хоть сколько-то волновало], но столь пристальное внимание к жизни незнакомого человека, вызывало если не подозрение, то отторжение. Дебора как раз зачитывала свежие комментарии, где кто-то плакал, не представлял как жить дальше и верить в любовь, далее неизвестные ей люди из интернета лишь набирали градус, сражались с приверженцами новообразованной пары [это вряд ли] и продолжали совершенно бесполезную войну. Будто кому-то из участников скандала было дело до незнакомцев в сети. Какой смысл лить слезы по тому, что тебе не принадлежало и едва ли хоть когда-то станет частью жизнью больше чем фото на экране телефона. Эти люди принадлежали к миру знаменитостей так же, как ступени ведущие в здание суда к судебной системе, однако упорно продолжали подчеркивать собственную важность.

[indent]Новая реальность выглядела слишком странно. Кассандра долго была в тени и все еще не приняла измененные порядки. В научно-техническом прогрессе есть свои плюсы, но то что творилось в социальных сетях не входило в их число.

[indent]— Они скоро успокоятся, не думаю что есть смысл тратить на это время. — Кассандра лениво выпускает облачко дыма, пропустив мимо ушей половину критики в свой адрес.

[indent]— Еще как есть! Это же ваша репутация!, —  Дебора начинает закипать, в очередной раз перечисляя причины необходимости придерживаться образа, следовать маркетинговому плану, расширять свое влияние в деловых кругах и выстраивать личный бренд. Они вернулись в начале апреля и даже за столь короткий период, эта речь звучала второй десяток раз. На данный момент, близнецы фон Тешн не успели укоренить свои образы, мелькая в новостях с переменным успехом, однако, в то время как Каспиан подавал надежды приемника семейного бизнеса, Кассандра — была постоянной гостьей светской хроники [при чем не в лучшем из возможных амплуа].

[indent]— Ладно. Я пойду. — Кассандра переводит тему, перебивая помощницу до того, как она перейдет к разбору последних слухов и необходимости найти себе достойную пару для построение бренда на новом уровне. Помощница расплывается в улыбке, начиная с восторгом перечислять все, что необходимо сделать до вечера, включая встречу со стилистами.

[indent]Кассандра машинально кивает головой, мысленно выстраивая тезисы, которые она будет бесконечно долго пересказывать брату, непременно скатываясь в нытье “зачем нам это надо?”. А пока, ее задача проста — следовать расписанию, стараться как можно меньше закатывать глаза и по возможности соглашаться на первый же хоть сколько-то приемлемый вариант, дабы сбежать с “еще одной важной встречи” быстрее, чем Дебора заметит подвох.

[indent]К счастью, стилистка оказывается толковой, быстро подбирая подходящее под мероприятие платье с открытой спиной и разрезом на ноге. Визажист расторопно делает свое дело параллельно с укладкой волос и никто не задает лишних вопросов. Кассандре не свойственна благодарность, но сейчас она будто голова ее почувствовать [по отношению к вселенной, конечно же].

[indent]Пройдя вместе с Каспианом все этапы “молодых и успешных”, она залпом выпивает три бокала вина и выскальзывает из банкетного зала отеля сразу после официальной части, в надежде если не сбежать [цель весьма амбициозная], то укрыться где-то во внутреннем дворике отеля.

[indent]Тишину нарушает тихий щелчок колесика зажигалки.
[indent]Кассандра медленно выдыхает дым, чувствуя как он расползается по легким.

[indent]Наконец-то.

Попытка Беатрикс отвлечь его так и не вызвала ничего, кроме быстро дёрнувшегося уголка губы — даже выражение лица не изменилось, слишком Тео сосредоточен на том, что только что произошло, слишком старается не давать воли эмоциям и тем более не позволить им отразиться на лице. Выходит постольку-поскольку.

Что и правда заставляет его быстро и едва заметно улыбнуться, так это то, как явно Беатрикс осторожничает с вином: если не присматриваться, то сделала глоток и сделала, но он-то смотрел на неё и понял, что она едва смочила губы. Но даже если он слегка насмешничает над ней и над тем, что девочка не иначе как пару десятилетий не позволяет себе толком пить (с тех самых пор, как он сделал ей выволочку), он же и одобряет это решение — сегодня так точно. Беатрикс и так до сих пор не хватает умения чувствовать, когда нужно прикусить язык, и в принципе способности прикусывать язык, даже когда ей говорят это сделать, и исключить лишние риски сегодня будет более чем разумно.

Он слушает разговор, даже если не включается в него, не считая пары-тройки фраз и междометий, которые обычно показывают собеседнику заинтересованность, но в основном всё своё внимание Тео направляет на отменную еду. А ведь это не меню Пэласа: здесь никогда не делали ставку на итальянскую кухню. Может, Ланца притащил какого-нибудь своего знакомого? Но если у человека такие умения, то почему у него нет собственного ресторана, где и собралась бы вся бандитская братия?

А с другой стороны, не плевать ли ему? Главное не слишком забивать желудок: ещё неизвестно, как придётся отсюда выбираться… Хотя нет, брось, Тео, что за параноидальный бред! Не будь хуже твоей ученицы! Ну ладно она — ни опыта, ни возраста, чтобы понять, что в таких местах никого не убивают, а если кто-то и умирает, то явно не по воле хозяина вечера, потому что от таких смертей только скандалы, неприятности с полицией, косые взгляды гостей и большой, просто очень большой ущерб репутации. Такие места — не для убийств. И ты это знаешь, так что нечего себя накручивать. Не говоря уже о том, что у Джимми Ланца точно нет ни малейшего желания кончать парнишку, на которого он ставит: на кой хрен рубить сук, на котором сидишь?..

— Что? — он отвлекается от еды, но даже не успевает в полной мере осмыслить вопрос Беатрикс, а она уже тянет его танцевать. Проклятый Пэлас! — Ну Трикси! — капризно возмущается он уже на пути к танцполу.

Вообще-то он планировал переварить еду, а затем включиться в ненавязчивый диалог, а затем подождать, когда Ланца вспомнит о них, но у его ученицы как всегда собственные планы. Тео смотрит на неё укоризненно, но послушно ведёт в танце.

— Тебе бы платье для этого, — лениво замечает он, но на самом деле не всерьёз: не человеку, который танцевал в женском платье, переживать из-за того, что его партнёрша по танцам носит брюки. Она возмущается, и он покатывается со смеху, даже не пытаясь скрыть этого. — Значит, тебе придётся себя сдерживать: ты, чёрт побери, среди итальянцев! Из католиков, наверное, только они и ирландцы так религиозны, что святее папы римского. Они хотя бы знают, кто они такие и откуда родом, — он фыркает, глядя на Беатрикс с явным намёком: а ты-то кто, девочка?

Это, в сущности, и не оскорбление, да и чего они все ждали от какого-то япошки, неизвестно как затесавшегося на этой прелестной итальянской вечеринке? Так что Тео даже не пытается скрывать своё фырканье, да и итальянцы с чувством юмора наверняка оценят его выпад, если услышат. Они, впрочем, даже войти во вкус танца не успевают. Тео подставляет ученице локоть, и они следуют за провожатым. И стоило вообще подниматься из-за стола?

— Помни, что я тебе говорил, — тихо бросает он.

Ланца ждёт их в отдельной комнате, больше всего похожей на эти ресторанные закутки для гостей, которые слишком высокого о себе мнения, чтобы трапезничать в общем зале — только еды здесь сейчас нет. Джимми покинул гостей только ради пары-тройки приватных разговоров, а не чтобы отгородиться от всех и есть в тишине: этого ему могли бы и не простить. Тео не садится за стол — останавливается у закрывшейся двери.

— Мистер Ланца.

— Ну что вы стоите, молодой человек — и мисс Лоуренс заставляете стоять! Присаживайтесь.

Ланца сейчас ещё больше похож на добродушного дядюшку во главе большой семьи, который разбирает все семейные конфликты и неизменно находит справедливое решение. Опасный человек — для человека так тем более. Возможно, он уступает нью-йоркским акулам, привычным крутить реальные дела в реальных уличных войнах, но он всё равно не дурак. Тео выпускает руку Беатрикс и садится.

— Могу я узнать, почему на самом деле не приехал мистер Сакурай? — Ланца спрашивает вполне добродушно, но глаза остаются прежними: спокойными и оценивающими.

— Можете, — Тео поводит плечами. — Думаю, вы догадываетесь и сами. До войны Японский квартал и Чайнатаун находились по соседству. Моему отцу пришлось столкнуться с погромами от рук простых американцев и в дальнейшем — с обвинениями от целого государства в том, что все японцы по определению предатели Америки и шпионы Японии. Вы знаете, что было дальше. Старого Японского квартала больше нет: когда он опустел, и всех японцев вывезли в концлагеря, их место заняли чёрные. Он тоже потерял тогда свой дом.

Хотя, к счастью, Тео никуда не вывозили — к счастью для всех, кто попытался бы. По лицу Ланцы видно, что он хочет прервать рассказ: очевидно, он и сам прекрасно помнит сороковые годы, и, возможно, он и его родственники тоже пострадали в это время, и его не нужно учить истории Сан-Франциско. Но Джимми Ланца достаточно умён, чтобы не перебивать. И Тео заканчивает:

— Старый Японский квартал исчез, но старые связи его пережили. Хироки Сакурай уже много лет поддерживает дружеские отношения с Чайнатауном. Кто-то говорит, это потому что узкоглазые держатся друг друга, — Тео криво ухмыляется, — но я бы сказал, что это потому что одни узкоглазые меньше шарахаются от других узкоглазых — естественно, что сотрудничать в первую очередь начинаешь с теми, кто не смотрит на тебя, как на грязь под ногами.

Вы ведь понимаете, о чём я, господин Ланца? Вы ведь не дурак. Китайцы предложили дружбу первыми. Китайцам было плевать на разрез глаз: их он вполне устраивал. Китайцы обращались к некроманту с уважением, которого он заслуживает — нет ничего удивительного, что он не спешит отказываться от старой дружбы.

— Ва Чин сейчас на подъёме, как и некоторые другие парни из Чайнатауна — но вы это, думаю, знаете и без меня.

— Так мистер Сакурай отказался, потому что уже сотрудничает с Ва Чин?

— Мистеру Сакураю всё равно, с кем сотрудничать: его не волнует политика улиц. Он не отказывался — иначе не прислал бы меня и мисс Лоуренс. Он не принадлежит ни к китайцам, ни к итальянцам, и конфликты мафии и китайских банд его не касаются. Но он понимает, что у вас или Ва Чин на этот счёт может быть другое мнение, и не хочет осложнять отношения между нами всеми. Его появление на таком вечере едва ли осталось бы незамеченным, и Ва Чин могли бы неправильно его понять. Но он согласен на сотрудничество. Если вас это не затруднит, вы могли бы обратиться к нему с личным заказом, без лишних свидетелей — и это всем нам упростило бы жизнь.

— Мне очень жаль слышать, что моё обращение вызвало такую реакцию, — негромко говорит Ланца. — Я надеялся предложить мистеру Сакураю свою дружбу, а в ответ…

— О, вы не поняли. Мистер Сакурай согласен на дружбу. Он полагает себя в праве водить дружбу со всеми, кто ему приятен — но дружеские отношения с человеком не лишают его права самостоятельно выбирать себе других друзей, как думаете?

Ланца молчит несколько секунд, пожёвывая губу. Что за страсть к эксклюзивности у некоторых людей? Что изменится для него от сотрудничества Хироки Сакурая с китайцами или кем-нибудь ещё? Не войны мёртвых же они начнут: для этого у них ни сил, ни умений.

— Но… — осторожно добавляет Тео. — Мне бы хотелось кое-что добавить от себя. О деле. Может, расскажете, что вам требуется? Вы не специалист в таких вопросах, и как знать, может, вам и не потребуется кто-то калибра Хироки Сакурая — достаточно будет и одного из его учеников.