От новых обязанностей Эдгар уворачивается с энергией контуженного медведя.
И с тем же изяществом.

Все, что угодно, только не лупоглазые первогодки, только-только познакомившиеся с чудесным миром магии.
Чего ему точно не хватает для полного счастья, так это стайки щенят-сироток, абсолютное большинство из которых оказалось на пороге Академии, потому что их больше некому было учить.

Толпа детей, отчаянно нуждающихся в родительской фигуре?
Хера с два.

Эдгар доходчиво и внятно объясняет, почему он совершенно не годится для этой работы. С цифрами и графиками. И шкалой, где Драйден находится в одном конце, а педагогические таланты — в другом.
До изобретения пауэрпойнта остается еще восемьдесят лет, так что для большей выразительности остается использовать только собственную физиономию.

Два следующих года Эдгар проводит в местном архиве, твердо намереваясь, раз уж им так всралось, приносить Академии пользу любым другим способом помимо непосредственно преподавания.
Потом от скуки начинает вполне буквально тошнить, и кое-какие приоритеты он все же пересматривает.

Допустим, он попробует еще раз, но с определенными условиями. Эдгар вполне здраво оценивает свои способности и свой же отнюдь не безупречный характер, поэтому — никаких общеобразовательных программ, только факультативы.
С вступительными тестами.
И с возможностью выпиздить отстающих на мороз.

(что значит, это уже лишнее)

Ладно, оставляем только вступительные.

(что значит, никто не справился)

Понабрали, блядь, по объявлению.

Когда ему доступно растолковывают, что ученики так называются именно потому, что их сперва нужно чему-то научить, Эдгар искренне удивляется и слегка расстраивается.
Объяснять у него получается примерно также, как у пьяного бати, который помогает сыну с математикой.

(не получается? а ты подумай)

Справедливости ради, он все-таки старается, хоть и без пылкого энтузиазма.
И даже пытается не закатывать глаза к затылку, когда подростки вполне предсказуемо оказываются бестолочами.

С высоты полученного опыта чаша терпения собственных бывших наставников кажется священным Граалем: чем дольше Эдгар общается со студентами, тем меньше понимает, как его самого не угандошили еще на пороге Академии.
Повезло, видимо.

Желающих перенимать у него вековую мудрость оказывается не так уж много, и те довольно быстро отсеиваются — остаются либо мазохисты, либо энтузиасты.
Рихтгофен, от чьей рожи подташнивать начинает уже на вторую неделю, по его мнению, успешно совмещает.

Настолько успешно, что Эдгар искренне мечтает отделаться от него максимум в октябре.
В ноябре, если что-то пойдет не по плану.
...ладно, март — это самый край.

(да какого ж хрена ты все еще здесь, болезный)

Еще одно неприятное открытие, которое Драйден делает в новом для себя амплуа — дети могут быть способными и все равно раздражать.
От Райнера хочется только одного: чтобы он, наконец, отвалил. Со своими вопросами, кошмарным акцентом и концентрированной аурой рейнского сепаратизма — обратно в ту дряхлеющую династию, из которой его, по всей видимости, тоже попытались вышвырнуть, когда сдали на обучение.

(если так, он вполне понимает их мотивацию)

Справедливости ради, неприязнь оказывается целиком и полностью взаимной.

— Хорошее воспитание не заканчивается на одном только умении вовремя закрыть рот, — не оборачиваясь, комментирует Эдгар. — Оно также подразумевает, что нелестные эпитеты даже про себя стоит думать потише. Странно, что родители тебе этого не объяснили: практика, вроде бы, вполне распространенная в ваших кругах.

Райнер, когда он все-таки на него оглядывается, выглядит настолько вежливо-озадаченным, что впору умилиться и расплакаться.
Эдгар отвечает тяжелым взглядом человека, который был стар для этого дерьма еще лет пятьдесят назад: если кому-то здесь кажется ужасно смешным открывать собственные мысли — пусть даже тщательно подобранные для того, кто может услышать — на факультативе, посвященном ментальной магии, то он явно не входит в число ценителей.

Весело ему, значит.
Драйдену, может, тоже повеселиться хочется.

— Симпатичные декорации, — он по-прежнему не улыбается, но в глазах появляется хищное выражение, которое только усиливается, когда Райнер запоздало смотрит по сторонам.
Вместо безликих стен Академии — потемневшие от времени деревянные панели и темный рисунок обоев.
Вместо одинаковых длинных парт и скамеек — низкие диваны и столик с гнутыми ножками в лужице жидкого света от небольшой настольной лампы с угольной нитью.

— И интересные представления о безопасности. Родовое гнездо, полагаю?

Вот теперь растерянность становится искренней.
А Эдгару, в свою очередь, и правда становится очень весело.